Севастополь. Записки врача морской службы.

Вы не найдете этого текста в сети. Он существует только в бумажном виде с «ятями». Поэтому возьму на себя труд набрать некоторые главы, рисующие картину жизни и быта севастопольцев в начале 19 столетия: и высших офицеров, и простолюдинов.
Меня поразила глава, в которой доктор описывает 2 случая, на которые он был вызван дождливой холодной ночью. Одна и та же болезнь протекала с разным уходом, а потому – с разным финалом.
Синтаксис сохранен авторский.

Литературно-исторические раритеты

Никифор Закревский
Севастополь. Записки врача морской службы.

Поздно вечером, только-что оставив больного, пришел я домой и не успел еще перевести дух от усталости, как ко мне постучались в дверь, - вошла женщина; бледная, с воплем отчаяния просит меня помочь ее заболевшему мужу; при ее слезах забываю собственную усталость; не теряя времени, набрасываю на себя шинель и в черную дождливую ночь, при сильных порывах ветра, бегу по следам женщины; она скользит по грязи, иногда оступается в лужу, она не заботится о себе – вся душа ея, казалось, обращена к умирающему мужу; она не обращала внимания на то, иду ли я за ней или нет… лишь слышались мне задушаемые ею рыдания и по временам возгласы: ох, я несчастная!.. что со мной будет!.. Так пробегаем несколько грязных улиц и узеньких переулков, достигаем ея лачужки, тылом прислонившейся к обрыву над Артиллерийской бухтою.
Входим… в лачужке тесно, но тепло и сухо, у образа теплилась лампадка в устье печки пылал огонь, согревал воздух и освещал предметы; на обычном месте. Между печкой и задним простенком, находился полок (досчатые подмостки); на полке лежал больной, около него стояла старуха, двое детей сидели над окраиной печки.
Подхожу к больному: он лежал на грубой, но чистой постели, тщательно укутанный овчинным тулупом; всматриваюсь в лицо больного, оно – в поту, глаза впалые, но в них есть блеск и жизнь; щупаю нос – кончик его еще холоден; спрашиваю больного – «согрелся ли ты?» - отвечает – «начал согреваться». Ощупываю пульс, руки, ноги, живот, и удостоверяюсь, что движение крови и теплота возбуждены, рвота и судороги прекратились. Я объявляю, что опасности уже нет никакой. Жена больного, в непритворной радости, смеясь, плача и крестясь, извиняется, что потревожила меня….
В это время старуха, на скамеечке присевшая к устью печки и подогревавшая чайник на угольях, начала рассказ чистым малорусским наречием и подробно рассказала о том, как заболел больной, и что она с ним делала. Средства ее были простые, домашние, сподручные, но оне оказались действенными, потому что при немедленной заботливости употреблены были вовремя: простой горячий отвар мяты, теплая постель. Горячая зола на живот и к ногам – составляли весь аппарат врачебных средств.
Между тем, как старуха занимала меня своим рассказом, молодая хозяйка, очнувшаяся после минувшей мужу ея опасности, поставила на стол графинчик с водкою. Бутылочку винца, конец холодного пирога и жареной рыбки. «Неугодно ли, в. бл., закусить, что Бог послал?»… приветливо пригласила меня хозяйка. Я уселся за стол. Я был, кажется, немножко голоден, но уже тридцать лет прошло тому назад, а мне припоминается чудный вкус пирога и жареной рыбки, припоминается доброе лицо старухи землячки моей – украинки, неподдельное радушие ее «дочки» - молодой хозяйки и голос больного, когда он спросил: «А мне можно немного винца выпить?». «Можно, можно… только его надо немного подогреть», сказал я. Вино было санторинское, доброе и для больного в настоящем его состоянии полезное. Встав из-за стола, я поблагодарил хозяев и опять уселся на лавке; мне так было приятно в этой семье, в этой теплой опрятной избушке… тут во всем была видна рука заботливой малоруссии, и это напоминало мне милую мою Украйну. Бедна эта хижина снаружи, но в ней живут – полнота, довольство и святое согласие домашнего быта. Глава семейства был рыбак.
Через несколько минут я был поражен противоположностью.

Галицкий пикчерс. Израиль.

«Он так прекрасен, что нас колбасит» (с)»Ундервуд»
Мужчины – они же такие беззащитные…
Каждый пасет своего слона.

Так бывает: идешь, идешь, весь в дурацких мыслях. Потом отметаешь от себя дурацкие мысли, а они от этого не пропадают, а идут за тобой следом и кривляются. Но ты их не видишь. У тебя же нет глаз на затылке. А хоть бы и были…
Чем дальше идешь, тем их больше. И вот уже эта толпа пристраивает тебе сзади рожки, задирает юбку, плюется жеваными бумажками – глумится по-всякому. А ты несешь себя, как королева, ну, или, хотя бы, как просто приличная дама...
Странный это ящик – голова. Кто для чего приспособит. У Галицкого голова – трансформатор. Трансформирует реальность, данную нам в ощущениях, в ее суть.
Она меня трогает. Руками, ногами, хвостами, корнями, крыльями, клювами. Неприкрытыми чувствами.
В Сашину голову встроен уловитель наших бесстыдных мыслей. И если мы не будем кривить душой, то без труда узнаем себя и в тетеньке, и в дяденьке, и в птичке, и в зайке, и в его воспаленной морковке…
Саша распрямляет кривизну нашей души. Он не дразнится. Может, его однажды шандарахнуло молнией во время грозы, и он стал видеть насквозь. Или дразнится?
Этот воспаленный медицинскими банками мозг…
И он, наверное, замучился отвечать на вопрос серьезных людей: что вы делаете?
И. если бы не врожденная интеллигентность, мог бы ответить:
- Ссу в вечность.
Татьяна Ставицкая

Митя Кравцов

Севастополь послойно.
Часть первая – вдохновенно-ландшафтная.
Севастополь – очень непростой город.
Из изумлений:
по площади больше Москвы, Нью-Йорка и Шанхая. Хотя и пореже.
Кроме того, наш Город - многослоен. Я даже не о полутора тысячах километров подземелий. О них – в другой раз.
Слои существуют на поверхности, в стеклянных трубах, сложенных штабелями, поэтому не пересекаются никогда.
Одни трубы тонированы снаружи, а другие – серебряной зеркальной амальгамой – изнутри. Способ тонировки влияет на градовосприятие.
Каждый слой некоторым образом декорирован. Во вкусе и понимании его обитателей.
В верхнем, прозрачном слое живут творцы. Их много, они – разные.
Одни – питаются Городом и выдают экскременты.
Другие – хранят его сердце путем прямого переливания своей живой горячей крови.
Первые пишут кистью, вторые – собой.
Один из главных экуменических феноменов Города – Митя Кравцов.
Он прекрасен ликом и гениален той легкостью, которая отличала Моцарта.
Город, с которым он соединен кровеносной системой, населён нашими ощущениями и воспоминаниями.
Он лишен пафоса, этот Город без парада.
Главное в нем – море. Всё остальное – по причине.
Как в любом уважающем себя городе, центр украшен Собором и Фонтаном, отделенными от земной поверхности асфальтом или тротуарной плиткой. Поэтому они морфологически неустойчивы и подвержены идеологическим метаморфозам.
Устойчивость Городу придают Аполлоновка и Ушакова балка.
Неказистые, но душевные, как стихи сантехника, охваченного внезапной любовью, они распластались по живой земле, по траве, по глине, гальке и песку.
Здесь время течет по-другому, сквозь нас, сквозь траву и песок. От моря и к морю.
Время исчисляется приливами и отливами. Прилив выносит на берег живых, отлив уносит мертвых.
В этом Городе живут и Морячок, и Рыбачок, а еще -
девушки их мечты и женщины их реальности.
Из средств передвижения по жизни – ялик, велик и вино.
Они пьют легкое белое севастопольское вино, вялят бычки, жарят ставридку и грустят на закате.
Сюда возвращаются из суеты для отдохновения и размышлений о жизни такой непростой.
Они беседуют о насущном и грезят о несбыточном. Они никуда не спешат. А куда им спешить?
Они – часть пейзажа, которая незаметно преобразует его в жанр, делает его повествовательным.
Всё Божье – первично, всё рукотворное – вторично.
Вернуться в ландшафт - долг человечества перед Вечностью.
Но оно туда не хочет, наивно полагая, что оно из него выросло.
Поэтому вернуть человека в ландшафт, раскодировать пространство, вдохнуть в него живое тепло – задачка для пост-Демиурга из самого верхнего слоя, из самой верхней, самой прозрачной трубы.
Вдох – и частьпейзажные человеки вслушиваются в шум морской раковины, а не в заклинания пластмассового ящика. Не исключено, что всё живое в этом, отдельно взятом Городе, вышло из Морской Раковины и вернется в нее, завершив очерченный Демиургом круг.
Часть вторая – зооморфная.
Население любого города составляют не только люди.
Живность спит на крышах, кукарекает на заборе, роится в подвалах, косит глазом с веток, деловито трусит по улицам и переулкам, наглеет на базаре, совокупляется на клумбах. Они – часть ландшафта.
В зной и стужу, в дождь и ветер… Один на один с суровой реальностью. Из средств защиты – только инстинкты.
Всех жалко.
Вылупившийся из ландшафта человек города погряз в девайсе. Он уже не чинит прохудившийся, а покупает новый.
Мегатонны прохудившегося девайса засоряют Эйкумену.
Наши соседи по Эйкумене ранят лапы, жабры, крылья и хвосты.
Пост-Демиург Митя Кравцов спасает наше жизненное пространство от дохлых механизмов. Способ достоин поклонения и Нобелевской премии:
Митя тюнингует наших соседей по Эйкумене дохлыми механизмами.
В результате, живность превращается в передовой заград-отряд.
Вот эти лошади еще вчера сбивали копыта об асфальт и рвали жилы под ярмом.
А сегодня они – хайтек и гламур.
Этот бронированный кот прятался в водосточной трубе, спасаясь от неминуемой кастрации.
Птицам светил только суп с лапшой.
У свиней в перспективе была только последняя реинкарнация – колбаса.
Но налаженный Митей встречный процесс спасения живых организмов посредством утилизации мертвых механизмов дал надежду: все спасутся и спасут мир!
Скрестить свинью с мясорубкой означает сделать ей прививку враждебной среды, наделить иммунитетом к бесславной погибели.
Теперь они – бессмертные.
Теперь их жизнь наладится.
Теперь это тевтонские рыцари. Броненосцы. Крейсера. Вы слышите лязг?
«Ооо… сабмарин…», - лепечет изумленный янки, держа в руках красную собаку, оснащенную в лучших традициях отечественного военпромовского перфекционизма:
для какой цели фича – неизвестно, главное, чтоб была покрашена и пугала совершенно секретным стратегическим потенциалом.
И кто осудит за то, что клюв бронеутки – это, в прошлом, гинекологическое зеркало, крылья – погнувшиеся от наших пяток рожки для надевания обуви?..
Они – благодарны. Они стараются отслужить. Чем могут.
Повернув ключик от старых часов в попе у слона, можно выдвинуть встроенный туда ящичек для, ну, скажем, фамильных драгоценностей. Вам пришло бы когда-нибудь в голову искать фамильные драгоценности в попе у слона?
Квинтэссенция безопасности. Верите?
Они очаровывают нас своей нежной волнующей поэтичностью.
Лошадка-шкатулка, не сивая, не каурая, не вороная, не в яблоках – пейзаж от трепетных ноздрей и до хвоста. Он написан не рукой, не кистью, а полуденным солнцем, спелым садом, перламутром ковыля.
Но самым нежным и поэтически волнующим остается наш мальчик-первопричина.
Наш экуменический феномен по имени Митя.
Он - наша надежда на то, что все мы – не умрем.
Он приделает нам крылья. Он оснастит нас сильными хвостами.
Мы навсегда останемся там, в его Аполлоновке. В Городе нашего детства.
Где голубые тени на беленых стенах.
Где девушка созрела.
Где женщина томится.
Где в ялике по морю гребут ладонями в чуть-чуть нетрезвых сумерках мужчины.
Где моряцко-рыбацкие байки.
Где молодое вино.
Где рыбы по небу летят.
МЫ СТАНЕМ ЧАСТЬЮ ПЕЙЗАЖА.
Татьяна Ставицкая

Не вижу, где читать френдленту. Да что ж за бестолочь такая?

Никак не разберусь, как тут "френдят". И нет опции replay после комментария.

О медном

Накрылся медным тазом мой блог в жж. Злые люди засуспендили. Буду обживаться тут. Эй, кто-нибудь меня видит? Не могу пока разобраться с настройками, чтобы подписаться на кого-нибудь из здешних обитателей. Как в лесу. Только даже не шуршит.
Пошуршите кто-нибудь.

В отпуск в Севастополь.

Фото Юры Данилевского
«…Будь я сто лет назад русским царем, я бы перенес столицу в Севастополь, единственный город империи, за который не стыдно…
Начать сначала. Обновить нацию. Офицеры свезут сюда красивых женщин со всех уголков страны. Женщинам нравятся загорелые, в тельняшках, моряки. От них народится красивое потомство. Одна беда: не загуляют ли дамы?»
Такие мысли посещали писателя Виктора Ерофеева во время его вояжа по Крыму. И это правильно.
Севастополь – монолит стиля и духа. Гвоздь, вбитый в твердь легкомысленного полуострова. Кажется: вынь его, - и неизбежен безмятежный дрейф. Согласно розе ветров.
Времена оставляют на нем свои краски. Каждый найдет здесь то, что ищет. Скептик с усердием коллекционера будет вылущивать из расщелин городского пейзажа призраки былого «совка», оптимист порадуется произошедшим переменам. Любитель древностей протрет дырочку в слюдяном оконце времени и узрит, как тысячи лет обустраивали этот сочный кусочек тверди скифы и сарматы, караимы и крымчаки, греки и турки, татары и русские, наслаивая и пропитывая этот пирог своей ментальностью, своим бытом и верованиями.
Вечерами, удобно расположившись в одном из многочисленных кафе на набережной, потягивая наполненное солнцем и ароматами лета крымское вино, путешественник-неофит может усомниться в реальности происходящего: яхты, отсвечивая парусами лунное серебро волны, исполняют на рейде танец под ту самую мелодию, что звучит в кафе.
- Прохладно? Принести плед?
- Спасибо, просто, наверное, уже хватит на сегодня вина…
А поутру из окон гостиницы вдруг откроется совсем иная реальность. Морской пейзаж: дизайн в стиле милитари, окрашенный в цвета Андреевского флага. И старые форты с именами великих князей у входа в бухту – face-control.
Это уже ближе к полудню, к пробуждению отдыхающих, вновь заснуют по искрящейся глади Черного моря шхуны и яхты, подвозя желающих к горячему борту Гвардейского ракетного крейсера. Да-да, можно потрогать… можно поплавать и понырять… можно причалить к ресторанчику, где подадут пойманную поутру и зажаренную к обеду барабульку. Или кефаль. И всё, скорее, сквозь Приморский бульвар, мимо пляжа и Летнего театра, в спасительную прохладу гостиницы…
И разметаться на белых простынях…
И услышать в полуденной дрёме, как беседуют на балконе два адмирала: Нахимов и Нельсон.
Татьяна Ставицкая

Из истории Севастополя

История города - это не только здания, но и люди с их делами и устремлениями.
Навсегда вошли в историю Севастополя имена бывших домовладельцев: Кефели, Ветцеля.
Бизнес одних поражает размахом: банки, страховые общества, производство минеральной воды, колбас. У других - многочисленные гостиницы, магазины, множество фото-ателье, благодаря которым мы можем увидеть лица, здания. Узнать, каким был и чем жил Севастополь в 19 веке. Весь бизнес был поименован, персонифицирован. Это вам не какой-нибудь обезличенный бренд.

До сих пор мы читаем про лучшую варшавскую кондитерскую Мисинского, про «Дамский конфексьон» Спивака. Удивляемся тому факту, что здание гостиницы Киста, построенное незаконно, оказалось таким красивым, что Высочайшим повелением его решено было оставить.

Вот пример исторических метаморфоз одного только дома и бизнеса на Нахимовском проспекте:

С 1896г и по 1910г в этом доме была знаменитая «Варшавская кондитерская» К.Мисинского, австрийскоподанного. И в эти же годы, если верить газетам, дом принадлежал Антону Даниловичу Люстиху и его наследнице, жене лейтенанта Анне Антоновне Ревелиоти.
Интересно, что сначала Мисинский открыл «Варшавскую» кондитерскую в доме г-жи Ковалевской по Нахимовскому (1895), а сюда перешел только через год. При кафе Мисинского тоже был садик: он выходил в Корниловский переулок и сначала глядел в море в просвет между биостанцией и яхт-клубом. Затем этот вид закрыли летней эстрадой.

В 1901г в дом переехало «Техническое бюро инженера Г.А.Александрова: сооружение водопроводов и канализации, проводка орошений в имениях и садах, ветряные двигатели».
В 1911г кафе перешло в управление В.Т. Витинского, а потом и в собственность его. Продолжалось это до 1917г, когда кафе было реквизировано под строй-отдел горуправы. На этом метаморфозы не закончились, и после окончательной победы революционного сознания здесь опять открылся кафе-ресторан «Клико» или «Труд Инвалида» и при нем казино: «шмен-де-фер, баккара, коммерческие игры, буль. Открыто круглые сутки». Через некоторое время ресторан стал называться много скромнее — ресторан Уполбыта (т.е. уполномоченного Городского совета по быту)». Участь «УПОЛБЫТА» постигла в 1925 году и гостиницу, носившую до революции название «Северная».

Из истории гостиниц Севастополя.

10 лет я работала маркетологом в гостинице. Мне сейчас безумно жаль, что новая поросль угробила мой, любовно создаваемый, сайт. Сделали просто сервис для бронирования. Никто ведь не мешал сделать просто еще один сайт. Мой сайт был наполнен любовью к городу. Некоторые мои френды его помнят. Как мы относимся к своему городу, так и гости будут к нему относиться. Он неизменно выдавался в первой строке Яндекса.
Я в ту пору была увлечена историей гостиничного сервиса. Вот интересно: в XIX веке в каждом городе, даже провинциальном, были гостиницы с пышными названиями «Бельвью», «Гранд», «Ницца», «Франция», «Бристоль». Некоторые гостиницы носили имена их владельцев и основателей. И потом это имя вплеталось в историю страны. Очень интересно читать правила поведения в них, истории о знаменитых гостях, или их собственные описания обстоятельств проживания в гостиницах.
Сохранился потрясающий рассказ Александра Вертинского о последних днях перед эмиграцией, которые он провел в гостинице Киста.

«Белые армии откатывались назад.
Уже отдали Ростов, Новочеркасск, Таганрог. Шикарные штабные офицеры постепенно исчезали с горизонта. Оставались простые, серые, плохо одетые, усталые и растрепанные. Вместе с армией «отступал» и я со своими концертами. Последнее, что помню, — была Ялта. Пустая, продуваемая сквозным осенним ветром, брошенная временно населявшими ее спекулянтами. Концерты в Ялте я уже не давал. Некому было их слушать.
Несколько дней городом владел какой-то Орлов, не подчинявшийся приказам белого командования. Потом его куда-то убрали, и все затихло. Ждали прихода красных. Я уехал в Севастополь.
В гостинице Киста, единственной приличной в городе, собралась вся наша братия. Там жили актеры, кое-кто из писателей и много дам. Деньги уже ничего не стоили. За ведро воды нужно было платить сто тысяч рублей…
Высокие, худые, как жерди, «великосветские» дамы и девицы, бывшие фрейлины двора, графини, княжны и баронессы с длинными породистыми «лошадиными» лицами, некрасивые и надменные, продавали на черном рынке свои бриллиантовые шифры и фамильные драгоценности, обиженно шевеля дрожащими губами. Слезы не высыхали у них на глазах.
Днем они толкались в посольствах и контрразведках иностранных держав, в консульствах, различных учреждениях и комитетах, где можно было купить любой паспорт. Спекулянток можно было узнать сразу. Котиковый сак. Тюрбан на голове. Заплаканные глаза и мольба: «Визу на Варну!», «В Чехию, в Сербию, в Турцию — куда угодно! Только бежать, бежать!...» Они не мылись неделями, спали не раздеваясь. От них шел одуряющий запах «лоригана-коти», перемешанный с запахом едкого пота. Никто из них ничего не понимал. Словно их контузило, оглушило каким-то внезапным обвалом.
По улицам ходил маленький князь Мурузи и, встречая знакомых, сладко и заливисто разговаривал, сильно картавя.
— Тут нет жизни,— восклицал он, всплескивая руками.— Надо ехать на фгонт! Это безобгазие!
Однако сам он ни на какой «фгонт» не ехал. Уговаривать нас князь начал еще в Одессе. И теперь докатился до Севастополя. Исчерпав все убеждения, он озабоченно спросил у меня:
— Скажите, догогой, а где тут хагашо когмят?
— Тут. У Киста,— отвечал я.— Тут же и хорошо, тут же и плохо! Потому что другого места все равно нет.
Единственный в городе театр «Ренессанс» ежевечернее был набит до отказа серыми шинелями — отпущенными или бежавшими с фронта офицерами. Мне предложили гастроли. Я отказался. Петь было нелепо, ненужно и бессмысленно.
Поэт Николай Агнивцев — худой, долговязый, с длинными немытыми волосами — шагал по городу с крымским двурогим посохом, усеянным серебряными монограммами — сувенирами друзей, и читал свои последние душераздирающие стихи о России:
Церкви — на стойла, иконы — на щепки!
Пробил последний, двенадцатый час!
Святый боже, святый крепкий,
Святый бессмертный, помилуй, нас!
На его визитной карточке было напечатано: «Николай Агнивцев (миллионер)»…
Так вот, здание гостиницы Киста, бывшее молчаливым свидетелем этого отчаяния, стоит до сих пор.
Я вдохновенно занималась изысканиями в истории старых гостиниц нашего города, но мой «полет» был прерван новыми обстоятельствами, занесшими меня в Москву. Здесь, несмотря на новый вид деятельности, я, по-прежнему, интересовалась всем, что связано теперь уже со старыми гостиницами Москвы. Конечно, давно ушли в прошлое времена, когда персонал гостиниц долгими зимними вечерами писал письма и рождественские открытки своим бывшим постояльцам, приглашая их вновь.

Из истории гостиниц Севастополя. Гостиница Киста.

Буквально, накануне Высочайшего утверждения плана города (окончательного), во всяком случае, до ноября 1864 г., колонист Кист возвел рядом с пристанью каменный дом со службами на месте, предназначенном под разведение бульвара, и превратил его в очень миленькую одноэтажную гостиницу на одиннадцать номеров с прекрасным рестораном и видом на Южную и Северную бухты - отель «Кист».
План хоть и не был утвержден к моменту строительства, но основные принципы застройки города были известны. Но! Здание настолько удачно вписалось в береговую черту, что Е.В.Гос.Имп. «высочайше повелеть соизволил» изменить уже утвержденный план и «оставить без последствий» возведение отеля «Кист». А в результате постройки гостиницы появился так называемый малый Приморский бульвар.
… В 1889 году здание было расширено и надстроено. Теперь в нем стало 85 номеров, гостиница причислена к разряду первоклассных, с теплыми морскими ванными, роскошным буфетом и рестораном с французской и русской кухнями. Со временем владельцы расширили и дворовый флигель - двухэтажную пристройку слева от основного здания, если смотреть со стороны площади. Ныне она очень удачно надстроена и все трехэтажное здание смотрится как одно целое.…
Кист - фамилия для истории Севастополя важная. Основоположником династии Кист в Севастополе следует считать Осипа Киста, немца по происхождению, ресторатора, мастера колбасных и сосисочных дел и известного в Севастополе, по крайней мере, с 1831 года. И еще он приготовлял блюдо под названием соль-сисоль. Впоследствии гостиницей владели его дети Мария и Фердинанд и внуки: старший Фердинанд Фердинандович, скончавшийся в 1893 году, младший Александр Фердинандович и несколько дочерей. О достоинствах здания гостиницы говорит его цена на 1905 год - более 46000 руб. - сумма просто баснословная для нестоличного города.
До нас дошла скандальная хроника дореволюционных газет: 6 го июня 1905 г. из комнаты управляющего В.И.Флори, жившего в комнате первого этажа, выходившей на бульвар, были украдены 150 рублей, два револьвера, кинжал и четыре золотые булавки. Может быть, именно поэтому он на следующий год ушел с этой должности и стал арендатором гостиницы «Ветцель».
С гостиницей «Кист» связано имя еще одного известного севастопольца - это Мовша Окунев, состоявший при гостинице коммиссионером и открывший первое экипажное сообщение Севастополь-Ялта. Это занятие с возрастом и ростом конкуренции стало несколько тяготить его, и он сменил, как теперь говорим, специализацию - стал содержателем гостиницы «Ницца», однако в 1916 г. был выслан из пределов крепости (т.е. Севастополя) «за предоставление номеров для непотребства».
А ещё в гостинице "Кист" обязательно останавливались, прибывая в Севастополь, члены Императорской Археологической Комиссии, председатель Московского Археологического общества графиня Прасковья Сергеевна Уварова, многие другие известные археологи, историки, коллекционеры, в частности знаменитый киевский богач и меценат Богдан Иванович Ханенко. Так и писали частенько многие из них нашему херсонесскому подвижнику К.К. Косцюшко-Валюжиничу - "Забронируйте мне, дорогой Карл Казимирович, у Киста, прибываю тогда-то".

Гостиница Ветцеля. Из истории гостиниц Севастополя.

Гостиница Ветцеля.
Б. Савинков.
Из газет
В СЕВАСТОПОЛЕ в гостинице Ветцеля в номере приезжего субъекта, предъявившего заграничный паспорт на имя дворянина Гущина, обнаружена сходка. При обыске найдены прокламации преступного характера, конспиративная переписка, шифр, около 900 р. деньгами и на 7 000 р. в переводах Волжско-Камского банка на заграничный банк Credit Lion.

Савинков Записки террориста
Я приехал в Севастополь 12 мая и остановился в гостинице «Ветцель» под именем подпоручика в запасе Дмитрия Евгеньевича Субботина. Ни в какие сношения с местным комитетом я не входил, даже не знал комитетских явок. Я не мог знать, поэтому, что в Севастополе готовится покушение 14 мая. Наоборот, именно на 14 мая, день коронации, я рассчитывал для начала наблюдения за Чухниным и к этому числу просил Двойникова, Назарова и Калашникова приехать в Севастополь. Они трое должны были наблюдать у Владимирского собора, куда должен был, по моим расчетам, приехать на торжественное богослужение Чухнин. Я же как раз в это время, часов в 12 дня, имел явку на Приморском бульваре: Рашель Лурье с динамитом должна была приехать в Севастополь на днях, и я ожидал ее. К счастью, 14 мая ее еще в Севастополе не было.
Это опоздание спасло нас: будь она арестована с динамитом, ни у кого не осталось бы ни малейших сомнений, что именно мы участвовали в покушении на ген[ерала] Неплюева. 14 мая утром, часов в 10, я встретил Калашникова на Екатерининской улице, в церкви, и предложил ему идти к Владимирскому собору. Как оказалось впоследствии, наблюдавший за Калашниковым филер отметил и эту нашу встречу.
В 12 часов дня произошло следующее.
По окончании службы в соборе, когда комендант севастопольской крепости г[енерал]-л[ейтенант] Неплюев принимал церковный парад, из толпы народа выбежал юноша, лет 16, Николай Макаров, и бросил Неплюеву под ноги бомбу. Бомба Макарова не взорвалась. В ту же минуту раздался сильный взрыв, — взорвалась бомба второго участника покушения — матроса 29 флотского экипажа Ивана Фролова. Взрывом этим Фролов был убит на месте. С ним было убито 6 и ранено 37 человек из толпы.
Фролов и Макаров были членами партии социалистов-революционеров и действовали, если не с одобрения, то с ведома и при содействии севастопольского комитета. Представитель этого комитета на упомянутом выше партийном совете голосовал, в числе многих, за временное прекращение террора.
Макаров, Двойников (под фамилией Соловьева) и Назаров (под фамилией Селивестрова) были арестованы на месте взрыва. Двойников, заметив за собою наблюдение, бросился бежать с площади по Ушакову переулку, но был задержан агентом охранного отделения Петровым и каким-то шедшим навстречу офицером. Назаров был схвачен немедленно после взрыва агентом Щербаковым, но Назаров, как гласит обвинительный акт, «не понимая, по-видимому, в чем дело, и предполагая, что с ним, Щербаковым, дурно, увлек его с паперти в ограду, где он, Щербаков, не видя, к кому обратиться за помощью, отпустил Назарова, который сейчас же бросился в толпу народа, а затем побежал по Большой Морской улице. Следуя за ним и увидев около ворот городской управы патруль, Щербаков быстро настиг Назарова, схватил его сзади и крикнул патрулю: «Берите его, это тот, который бросает бомбы».
С помощью патруля Назаров был задержан.
Калашников успел скрыться и был арестован несколько позже, — 20 мая на Финляндском вокзале в Петербурге. Я был взят у себя, в гостинице «Ветцель».
Сидя на Приморском бульваре, я слышал отдаленный гул взрыва. Я вышел на улицу. На углах собирались кучки, толпились люди. Какой-то матрос, с обрадованным лицом, громко сказал, обращаясь ко мне: «Неплюева, барин, убили...» Несколько минут я колебался. Я знал, что вслед за взрывом начнутся усиленные поиски в городе и думал о том, не лучше ли немедленно выехать из Севастополя и вернуться назад, когда поиски стихнут. Но я рассудил, что поиски эти не могут коснуться меня, ибо я не только не участвовал в покушении, но даже не знал о нем. Я был уверен, что за мной не следят. Я решил поэтому вернуться к себе в гостиницу. Когда я подымался по лестнице, я услышал позади себя крик: «Барин, вы задержаны»... В ту же минуту я почувствовал, что кто-то сзади крепко схватил меня за руки. Я обернулся. Площадка лестницы быстро наполнялась солдатами с ружьями наперевес. Они окружили меня и опустили штыки так, что я был в их центре. Двое держали меня за руки. Полицейский офицер, очень бледный, приставил мне к груди револьвер. Какой-то сыщик грозил мне кулаком и ругался. Тут же суетился взволнованный морской офицер и убеждал «не возиться» со мной, а «сейчас же на дворе расстрелять». Обыскав, меня под сильным конвоем доставили в штаб севастопольской крепости. В штабе крепости я нашел уже Двойникова, Назарова и Макарова. В тот же вечер нас, опять под сильным конвоем, перевели на главную крепостную гауптвахту. Всем нам был предъявлено одно и то же обвинение в принадлежности к тайному сообществу, имеющему в своем распоряжении взрывчатые вещества, и в покушении на жизнь ген[ерала] Неплюева (2 ч. 126 ст., 13 и 1 ч. ст. 1453 ул. о нак. угол. и ст. 279 кн. XXII св. в. п.). По распоряжению командующего войсками Одесского военного округа ген[ерала] Каульбарса мы были реданы военному суду для суждения по законам военного времени. Суд был назначен на четверг, 18 мая.

Гостиница Ветцеля. Из истории гостиниц Севастополя.

Содержатель гостиницы, бывший эконом бывшего Благородного собрания Николай Иванович Ветцель был в осаде. В 1907 г. сообщалось, что «Ветцель приобрел развалины дома, где жил Нахимов», и что дом был возобновлен в1870-х гг. Двухэтажный домик Нахимова был перестроен, но священная комната сохранилась. В 1857 г. о нем писалось так: "Второй от клуба, один этаж, семь окон, чугунная решетка и каменная лестница у подъезда".
При дальнейшей застройке Екатерининская была значительно расширена, фасады домов по четной стороне отступили в сторону Мичманского бульвара. Поэтому Ветцель, строя гостиницу, поступил умно и оставил несколько кустов и деревьев перед фасадом с левой стороны дома, оградив их каменной оградой и чугунной решеткой. Внутри этого своеобразного скверика стояли скамейки. На одной из них в октябре 1907 г. сидела учительница гимназии Ахновской Елена Корнилова, и к ней пристал хулиган.
Количество номеров в гостинице менялось и в пору расцвета достигало 70-ти. А какой там был ресторан! Например. "Меню ресторана гостиницы Ветцель: Суп Консоме-Рителье или щи по португальски; Пирожки; Севрюга Мотонген или котлеты Монгля; Цыплята; Салат-бурачки; на сладкое Пудинг Несельрод; Кофе".
Или так: "Суп-креп из спаржи или щи стукгали; Пирожки; Судак-Жуанвиль или ромштекс-борделез; Жаркое - барашек молодой; Салат итальянский; на сладкое - гурьевская каша; кофе".
Здесь всегда останавливались известные личности, число которых без счета. О Б.Савинкове уже писалось, о Маяковском и футуристах тоже, а в 1905 г., по весне, здесь останавливались почти одновременно статский советник Владимир Токмаков (декабрист, вина Токмакова и Молоткова), прибывший из Ялты, и Анна Избаш (из Керчи). Сведения о прибывших и поселившихся в гостиницах публиковались газетами ежедневно.
В 1910 г. гостиница и дом Полины Ветцель продавались с аукциона. Как выяснилось, все было поделено между родственниками - гостиница покупается сестрами Ветцель за 93 тыс.руб., а соседний дом за 32 тыс.руб. купил племянник Ветцель г-н Строев.
Сведения собраны Евгением Чверткиным.

Из истории гостиниц

Из специального постановления Киевской городской думы от 12-14 января 1899 года «О гостиницах и меблированных комнатах»:
Все помещения гостиниц и меблированных комнат, предназначенные как для общих зал, столовых и буфетов, так и для номеров, должны быть сухи, светлы и теплы и не менее четырех аршин в высоту; все они должны быть снабжены вентиляционными приспособлениями и могут быть расположены исключительно в надземных этажах, а не в подвальных. Коридоры гостиниц и меблированных комнат должны быть теплые, светлые, не менее двух аршин ширины (1 аршин равняется 0,71 м. — Авт.).
Коридоры не должны быть загромождаемы ни постельными, ни буфетными принадлежностями; они не должны служить местом хранения самоваров, сундуков, белья и проч. посторонних предметов.
Каждый этаж должен иметь теплый ватер-клозет с хорошей вентиляцией и с отделениями для мужчин и женщин.
В гостиницах и меблированных комнатах должна быть соблюдаема безукоризненная чистота и опрятность. После каждого уезжающего освободившиеся комнаты должны быть очищены и проветрены.
Содержателям гостиниц и меблированных комнат вменяется в обязанность следить за тем, чтобы прислуга была всегда трезва, опрятна, относилась предупредительно к публике и не была одержима заразными болезнями.
У входа в гостиницу всегда должен находиться дежурный. С сумерек и до полного рассвета главный вход, коридоры, лестницы, подъезд и клозеты должны быть освещаемы.
Имена лиц, живущих в гостиницах и меблированных комнатах, должны быть выставлены на доске при входе в гостиницу. Номера на таблице, против которых ничьих фамилий не обозначено, должны быть отворяемы немедленно по требованию полиции.
Всевидящее Око

Кстати, попадался сайт одной современной гостиницы, где на главной странице были правила поведения в оной. Там перечислялось, что нельзя делать в этой гостинице. Вот такое извращенное гостеприимство.

Из истории гостиниц Севастополя

1 мая 1918 года, Севастополь был оккупирован германскими войсками. После ухода немцев специальная комиссия занялась подсчетом ущерба, нанесенного войсками. Судя по документам наиболее значимый ущерб был причинен Петру Леонидовичу Кидонису. Порча помещений в принадлежавшей ему гостинице «Гранд-Отель» от квартировавшихся в них немецких войск оценивалась в 137 800 рублей, а уничтоженная и испорченная мебель – в 184 430 рублей. Комиссия признала претензию П.Л.Кидониса обоснованной и подлежащей удовлетворению, правда немного снизила суммы, а возмещение ущерба от простоя гостиницы во время ремонта в размере 500 рублей в день рассматривать отказались.

Из истории гостиниц Севастополя

Первые сведения о гостиницах в Севастополе относятся к 1857 году. Гору под Мичманским бульваром срыли и на этом месте построили Дом капитанов и флагманов. Строительство началось в 1843 г. и закончилось в 1847 м. В этом же доме - с Высочайшего разрешения - помещалось и Благородное собрание. Это первое Морское собрание также было разрушено в 1856 г. при оставлении города, стояли только стены. По некоторым сведениям, в 1857 г. среди развалин Собрания содержатель Останков устроил офицерскую гостиницу.

Историей не осталась незамеченной эта гостиничная шутка (содержатель останков).

День Исхода

Однажды, работая маркетологом в гостинице, я получила письмо такого содержания:
"Здраствуйте, я Вам утром звонила, моя группа останавливалась у вас в мае 2003г под именем А виш. и я вас посетила в мае этого года. В мае 2008 от 21 по 26 у меня будит группа потомков офицеров в Русского Императорского Флота, по случаю празднования 225л Севастополя. Пожалуйста пришлите мне ваши цены в нормальных двухм номерах предпочтительно с двумя кроватями и так же однм. Предвидится 40ч. Так же будьте добры мне написать сегодняшний курс к Евру. И еще, есть ли у вашей гостинице автобусы, если нет может быть Вы мне указали бы имя и ел.почту Предполагаю что если всё подойдёт надо будит подписать договор, теперь со сканером это не проблема. Всего лучшего. Ирина Алексеевна"

Это случилось как раз после показа фильма Михалкова об исходе Императорской эскадры из Севастополя в 1920-м году.
И вот, потомки тех офицеров, которые завершили свой путь в Тунисской Бизерте, должны были приехать в Севастополь. Надо сказать, что они организовали во Франции Морское собрание, и хранили память, и отдавали почести в отличие от Родины.
Хотя в Севастополе каждый год стартует по пути следования эскадры яхта "Святая Мария" Правда, редко добирается до Бизерты. Средств не хватает.
Так сложилось, что к моменту приезда этой замечательной группы с историческими фамилиями я уже ушла из гостиницы и работала главредом большого еженедельника. Поэтому мне удалось взять интервью у сына князя Трубецкого, который и возглавлял Морское собрание.

Татьяна Ставицкая
Они вернулись

Их деды и отцы уходили с Врангелем и своим пониманием Родины из Севастополя осенью 1920 года на кораблях Императорской эскадры. Они покидали Родину и не верили, что навсегда. Севастополь – Константинополь - Галлиполи – Лемнос - Бизерта.
Но так распорядилась история, что вернулись в Севастополь обратным маршрутом только их сыновья и внуки. И не навсегда. А просто отдать долг памяти.

Среди вернувшихся был и Александр Трубецкой, сын князя Александра Трубецкого, офицера Добровольческой Деникинской армии. Мне посчастливилось побеседовать с ним.
- Я лично хотел попасть в этот город, из которого уехал мой отец навсегда из России. -рассказывает князь Александр Трубецкой. - И когда в 90-х годах скончался последний офицер Императорской Гвардии, дети офицеров создали Общество памяти Императорской Гвардии. В нашей группе уже не все говорят по-русски. Хотелось, конечно, попасть в те места, которые связаны с историей наших семей. Когда мы ходили по Морскому музею, многие из нас находили портреты предков или макеты кораблей, на которых предки служили. Это было очень волнительно, многие плакали. Вот что мы искали.

- У нас в эмиграции были созданы разные организации, общества, кружки и так далее, в том числе, существует с 20-х годов 20-го века так называемое Морское собрание, куда входят потомки морских офицеров, в том числе офицеров, которые прошли через Бизерту. И существовало такое Гвардейское объединение, куда входили офицеры императорской гвардии. Я был ее членом. И когда в 90-х годах скончался последний офицер Императорской Гвардии, дети: сыновья и внуки решили, что мы будем это продолжать это объединение, но уже не как Гвардейское объединение, а мы его переименовали в Общество памяти Императорской Гвардии. Наша деятельность заключается в том, что, во-первых, содержим несколько могил тех офицеров, у кого семей нет. Во-вторых, принимаем участие в мероприятиях: например, когда было перезахоронение генерала Деникина в России, когда было перезахоронение императрицы Марии Федоровны, мы участвовали. Мы в 2000 году были в Петербурге, когда были праздники, посвященные трехсотлетию основания Гвардии.

Я не буду сейчас выкладывать всё интервью. Продолжу в другой раз.